– Честно.

– Вы уже далеко не девушка, – медленно произнес Юрьев. – Вам тридцать лет, а может, даже все тридцать три.

Услышав эту сладкую ложь, аптекарша расцвела, как майская роза, и замахала руками в притворном негодовании:

– Какой вы бестактный, Иван! Разве можно напоминать женщине о ее возрасте?

– Вы сами предложили.

– Мне не тридцать, – загрустила аптекарша, опустив трепещущие ресницы, – и даже не тридцать три. – Она вскинула взгляд на Юрьева, желая увидеть его реакцию. – Мне целых тридцать четыре года. – Она помедлила и добавила: – С половиной.

«Плюс десять-пятнадцать лет, о которых ты позабыла, – подумал Юрьев. – Не беда. Рад, что моя маленькая ложь доставила тебе столько много радости».

– Мы почти ровесники, – произнес он. – Но давайте обсудим это как-нибудь в другой раз, в более располагающей обстановке. Сейчас я слишком обеспокоен состоянием дяди. – Давая понять, насколько велика его тревога, Юрьев испустил тяжелый вздох.

– Да, да, я понимаю, – спохватилась аптекарша. – Извините, что отвлеклась. На чем мы остановились?

– На том, что у многих эпилептиков есть свой талисман, свой фетиш.

– Ах, да. Эта особенность вызвана легким помрачением рассудка больных. У них отмечаются заторможенность мыслей, трудность или невозможность сосредоточить внимание, снижение работоспособности. – Аптекарша грациозно сменила положение ног. – Мышление больных эпилепсией имеет ряд специфических черт. Наиболее характерны зацикливание на малозначительных деталях при неспособности выделить действительно важное. В чем-то они как дети. Любят сказки, безделушки, часто держат при себе мягкие игрушки.

«И боевиков, – безмолвно уточнил Юрьев. – Беспощадных головорезов, на счету которых десятки загубленных жизней».

– Речь эпилептиков, – продолжала аптекарша, – зачастую бедна словами, постоянно сопровождается возвратами к уже сказанному. Она нередко пестрит витиеватыми, банальными выражениями. Речь может быть певучей, сопровождаться патетическими интонациями.

– Дядя любит поговорить, – сказал Юрьев. – Но особой певучести за ним не наблюдается. А сегодня утром он вообще молчал, как в рот воды набрал. Молчал-молчал и упал. Глаза закатились под лоб, сам бледный.

– Так-так, – сказала аптекарша, вошедшая в роль медицинского светила. – Молчал, говорите?

– Угу. Как рыба.

– Настораживающий факт. Как я уже отмечала, при сумеречном помрачении сознания отмечаются расстройства настроения, которые крайне интенсивны. Чаще это страх, достигающий в ряде случаев степени ужаса… Злоба, ярость, экстаз, сменяющие друг друга на протяжении короткого периода времени.

– Невменяемость?

– В момент приближения кризиса – да, – согласилась аптекарша. – При сумеречном помрачении сознания и при эпилептическом онейроиде ступор сопровождается психопатологическими расстройствами.

– Какими? – осведомился Юрьев, решивший не вникать в суть термина «онейроид».

– Бред, аффект, галлюцинации, психозы. Рецепторный ступор, понимаете?

– Угу. Сколько же он длится, этот самый рецепторный ступор?

– По-разному. От нескольких минут до нескольких дней. Амнезия при этом может быть полной или частичной.

«Лучше полной, – решил Юрьев. – И затяжной. Такой, чтобы Казаев больше никогда не очухался».

– В любом случае, – подчеркнула аптекарша, – больного в кризисном состоянии ни в коем случае нельзя оставлять одного.

– Он не один.

– Это крайне важно. Может потребоваться первая помощь.

Чего-чего, а помощи террористу Юрьев оказывать не намеревался. Ни первой, ни второй.

– Какая? – изобразил он заинтересованность.

– Оберегайте дядю от травм и ушибов, если он вдруг начнет биться в судорогах, – принялась перечислять аптекарша. – Положите ему под голову что-нибудь мягкое. Чтобы он не прикусил язык, вставьте ему между зубами ручку, ложку или любой другой предмет, обернутый салфеткой, платком, полотенцем.

– Обязательно вставлю, – пообещал Юрьев, представляя себе вороненый пистолетный ствол.

– Расстегните верхние пуговицы на дядиной одежде, снимите пояс. Необходимо облегчить ему дыхание.

Упомянув расстегивание пуговиц, аптекарша в очередной раз взбрыкнула ногами, которые, надо отдать им должное, были хороши.

– Угу, – сказал Юрьев, готовый удушить Казаева голыми руками.

– После припадка будить его не следует. Пусть спит.

– Пусть.

«Вечным сном», – подумал Юрьев, глядя на часы.