«Как сильно у них чувство племени, одной крови! А я? Немец называется, а по-немецки только на уровне «Анна унд Марта баден»!».

Гонта тем временем расспрашивал казака о его жизни, о том, что он делал на островах, кому служил и за кого воевал. Вдруг запорожец, хранивший молчание на протяжении всего монолога Гонты, неуверенно произнес:

– Велика облога.

Гонта обвел присутствующих торжествующим взглядом, Кузниц в ответ показал ему большой палец, а Эджби улыбнулся своей мальчишеской улыбкой.

– Я… – начал было Гонта по-английски, но тут раздался оглушительный взрыв. Казак в своей клетке вскочил на ноги, подскочил к брусьям и, ухватившись за них, что-то закричал, но что он кричал, Кузниц не слышал – взрывом у него заложило уши. Гонта погнался за фуражкой, которую сорвала у него с головы волна горячего воздуха, пронесшаяся по коридору. Эджби присел, вытащил из-под куртки пистолет и тоже что-то крикнул. По коридору бежал сопровождавший их драгун, который, по приказу Эджби, оставил их, когда они пришли к «потерянному», он тоже что-то кричал и размахивал руками.

Эджби схватил Кузница за руку, показал куда-то в конец коридора, и они побежали в том направлении, за ними бежал Гонта, размахивая на бегу вновь обретенной фуражкой. Кузниц оглянулся и в последний раз увидел запорожца – тот продолжал трясти прутья камеры и что-то кричал им вслед.

Потом Кузниц часто видел эту картину во сне – обнаженный по пояс, бритоголовый казак трясет решетку и что-то кричит, но со временем черты «потерянного» в его снах как-то смазались и снилось Кузницу просто, что какой-то полуголый здоровяк что-то кричит ему, пытаясь вырваться из клетки, и было во сне очень важно понять, что он кричит, и иногда Кузницу казалось, что он понял, но, проснувшись, он не мог вспомнить ничего.

Но все эти сны были потом, а сейчас, как только они свернули за угол в какой-то другой коридор, сзади раздался еще один взрыв. Взрывная волна сбила их с ног, и каким-то чудесным образом Кузниц опять обрел слух. Позади уже горело, и коридоры заволакивало удушливым дымом горящей пластмассы.

Когда они наконец добрались до проходной, стало слышно, что на улице вовсю шла стрельба и, судя по тому, что на полу проходной сидел солдат, прижимая к груди окровавленную руку, стреляли не «понарошку». Все вокруг бегали и кричали, и невозможно было понять, что произошло. Наконец Эджби удалось остановить какого-то драгунского майора, и тот сказал, что в тюрьме была совершена диверсия.

Потом Кузниц станет ломать голову, почему охрану тюрьмы несли драгуны, то есть танкисты, но объяснения так и не найдет и отнесет это к остальным неразрешимым загадкам «странной войны» на Островах, которая, по-видимому, все-таки не закончилась.

Скоро стрельба прекратилась, и охранники сказали, что дорога в город свободна и они могут ехать, если хотят, но связь нарушена и что происходит в городе – неизвестно. Эджби проводил их с Гонтой до машины, но сам с ними не поехал, сказал, что его шофер отвезет их в расположение, а сам он подождет, пока потушат пожар и, может быть, спасут «потерянного», хотя шансов на это немного.

Прощаясь, он сказал Кузницу, что постарается повидать его до их отлета. Кузниц вяло кивнул в том смысле, что, конечно, будет рад – не пришел он еще в себя, – и они выехали с территории тюрьмы. Скоро навстречу их джипу промчались пожарные машины. Гонта попросил высадить его у штаба, а по дороге все время молчал, и только выйдя из машины, сказал:

– Эх! Шкодá козака!

В городе было тихо и безлюдно. Видимо, объявили тревогу и все магазины и кафе в городе закрылись, по улицам ходили одни патрули. Кузниц решил поехать прямо в гостиницу, подумав, что едва ли в такой ситуации Ариель с Хосе пошли к «Счастливому Гарри», и оказался прав.

Бравые наемники Христианской коалиции сидели в номере Ариеля. Диспозиция была обычной – Ариель пил, а Хосе брезгливо наблюдал за этим занятием, и накурено было как обычно – хоть топор вешай. Посидев с ними и вяло обсудив последние события, Кузниц пошел к себе в номер и лег прямо на покрывало гостиничной кровати, не раздеваясь.