Воюющий город был безлюден. Только под сводами Кар-до бродили, останавливаясь у витрин, какие-то гражданские люди, по виду иностранцы. Зато узкие улочки и тупики Крестного пути были совсем пустынны, и лишь патрули – мальчишки и девчонки с короткими автоматами, – тихо переговариваясь, стучали ботинками по древней брусчатке.

Сам того не заметив, Кузниц скоро забрел в арабские кварталы. Там тоже было мало народу – только старики, как прежде, сидели на низеньких скамеечках у порога домов, пили чай из пузатых рюмочек с золотым ободком, некоторые курили кальян, возле одного дома играли в нарды. На Кузница с его еврейско-арабской внешностью никто не обращал внимания, и он чувствовал себя человеком-невидимкой, почти своим в этом, таком любимом им мире Востока, где пахнет кофе, пряностями и навозом, где из поставленного на порог дома транзистора доносится протяжная переливчатая арабская мелодия, где через приоткрытую калитку в глинобитном заборе вдруг замечаешь необычайной прелести внутренний дворик с мраморным фонтаном, над которым нависают фиолетовые кисти глицинии.

– Twenty-o-two, – вдруг услышал он голос у себя за спиной.

Он обернулся. Невысокий араб в галабии и клетчатом головном платке со шнурами, вопросительно улыбаясь, ждал ответа на пароль. Он не сразу сообразил, что это пароль, но потом до него наконец дошло.

– One must say: Two thousand and two, – сказал он.

– Вайман, – представился араб на чистом русском языке, – израильская контрразведка. Тут опасно сейчас, лучше уйти отсюда – у меня тут недалеко машина, – он приобнял Кузница за плечи и повлек его куда-то в переулок, негромко затянув арабскую песню, в которой часто повторялись слова «Йа хабиби».

В машине – черном низком «порше» («Хорошо живут контрразведчики», – подумал Кузниц) – Вайман опять сказал:

– Напрасно вы пошли в арабский квартал. Опасно тут сейчас, – и завел машину.

– Так вы что, следили за мной?

– Ну да, – немного смущенно признался Вайман, – и за вами, и за остальными – служба такая.

Они замолчали и молчали довольно долго. Израильтянин тем временем успел развернуть машину, и вскоре они выехали в новую часть Иерусалима. Кузниц понял, что его принудительно возвращают в гостиницу, хотел возмутиться, но потом передумал, ощущение возврата к любимому Востоку пропало и едва ли ему удалось бы его вернуть, даже если бы он снова оказался в арабском квартале.

– Как с вами связаться по дороге? Вы ведь будете нас сопровождать? – спросил он, выходя из машины у подъезда гостиницы.

– Вот, возьмите, – сказал израильтянин и протянул Кузницу маленькую коробочку.

– Что это? Передатчик? – Кузниц взял коробочку и повертел в руках.

– Если надо, то и передатчик, а вообще-то, это плеер для МР-3 и музыка записана – хорошая, – контрразведчик долго задирал подол галабии, а потом вытащил из кармана вполне современных джинсов наушник, – вот – слушайте музыку, а если надо будет что-нибудь передать, просто скажите – мы услышим. Но обязательно выкиньте перед границей. И вот это тоже возьмите, – он протянул жетон с шестиконечной звездой, похожий на номерок из гардероба, – показывайте, если вас остановят военные или если помощь от властей понадобится. Потом тоже выкиньте.

– Спасибо, – Кузниц взял наушник и жетон, хотел было спросить, куда выкинуть, но передумал и сказал: – До свидания.

– Спокойной ночи, – ответил Вайман и захлопнул дверцу.

События, произошедшие потом на границе и в Египте, оказались настолько, так сказать, неординарными, что как-то вытеснили из памяти Кузница всю дорогу до Эйлата. К тому же и туризм у них не получился: ехали они с военным эскортом и быстро, почти без остановок. Кузниц усмотрел в этом заботу Шин Бэт и молчал, а Хосе ругался по-испански.

Запомнились лишь отдельные картинки: плоские и яркие, как задник ярмарочного балагана, многоэтажные гостиницы на набережной в Эйлате; блестящая, как гофрированная жесть, поверхность Мертвого моря; вымазанные целебной грязью голые люди на его пляжах – все остальное вылетело из памяти, даже обстрел – вблизи Эйлата они попали под ракетный обстрел, – даже разрывы ракет неподалеку и страх, что вот-вот и попадет, даже это помнилось потом как факт – был обстрел, а впечатления как-то забылись. Зато то, что произошло на границе и потом, в Каире, сохранилось в памяти цельным живым куском, и долго еще снился взбесившийся автобус и оскаленная морда леопарда за стеклом.

А начиналось все мирно, обыденно и никаких неприятностей, казалось бы, не сулило.

– Хватит с меня, – сказал Хосе Кузницу, выходя из египетского пограничного пункта – низкого строения, похожего на фургон, снятый с колес. – Иди теперь ты. Я не могу по сто раз на одни и те же идиотские вопросы отвечать.

Вся их группа сидела на нейтральной территории между израильской и египетской заставой. Израильский пост они прошли быстро и без помех, Кузниц даже исхитрился отдать плеер и жетон шинбэтовцу, который крутился около, не вызвав при этом, как ему казалось, ничьих подозрений. И вот теперь почти час уже сидели на ничейной земле, в зоне, надо понимать, предварительной проверки, сидели на четырех поставленных каре скамейках под хилым брезентовым навесом. Посредине между скамейками была врыта железная бочка для мусора и окурков, и все это сооружение напоминало Кузницу курилку в родной части.